Верхняя Троица
В половине
первого мы отчалили и, огибая мели и
дождички, устремились вперед. Часа
через три из-за поворота показалась
Верхняя Троица, я крикнул: “гип-гип
— ура!” — а выйдя на мостки,
— Где у вас тут магазин?
— Какой вам нужен?
— А что, у вас несколько магазинов?
— Винный закрыт…
Мы поднялись наверх и увидели “Культтовары”. Магазин собирались закрывать.
— Стойте! Подождите! Не закрывайте! Дайте купить обувь! — кричали мы на бегу.
Девушка, улыбаясь, сказала подруге:
— Зин, объясни им.
Зина, тоже улыбаясь, объяснила:
— Понимаете, вам нужен промтоварный магазин, а здесь культтовары.
То есть, мы производим впечатление людей, которым это нужно специально объяснять!
Подошел Некрасов. Теперь нас трое, троица, мы в Верхней Троице, и у каждого достаточно живописный вид.
— Может, винца дерябнем? — предложил Сергей.
— Винный закрыт, — напомнил я.
— А мужики за углом почему стоят? — возразил Сергей. — Мужики просто так стоять не будут!
Мы вручили гермешок Юсу и отправили его с детьми на берег, а сами свернули за угол. У входа в пивную стояли мужики, чего-то ожидая.
— Пиво есть? — спросил Сергей.
— Зайди, узнаешь, — ответили ему.
Помещение напоминало подсобку. Было темно, таинственно, грязно и кисло. Мы подошли к прилавку, развернулись и вышли на божий свет. Больше о пиве не заикался никто.
Гостеприимная фамилия
Мы вернулись к мосткам. Пока обсуждали, что делать дольше, Аня поскользнулась и ушла вместе с мостками под воду. Переодеваться при всех отказалась наотрез. Это оказалось как нельзя кстати. Поблизости жили мои родственники, и теперь был повод к ним заглянуть.
— Придем, а нас погонят, — сомневался по дороге Сергей.
— Не погонят! — тоном, исключающим сомнения, возразил я. — Наша фамилия всегда отличалась гостеприимством!
— Тебя-то, может, и не погонят, — упорствовал Сергей.
Дом я нашел быстро — после того, как мне на него показали. Позвонил. Тишина. Второй раз, третий. За дверью послышался шум, ворчание, кто-то спросил нелюбезным медвежьим голосом:
— Ну, чего?
Дверь распахнулась настежь. В глубине коридора стоял двоюродный брат Юра.
— Так-то ты встречаешь гостей! — бодро сказал я.
— Сашка! — просиял он и простодушно присовокупил пару крепких междометий, которые я здесь опускаю.
Тут же от соседки прибежала Валентина — узнать, что за собутыльники пришли. На столе появились тарелки с дымящимся борщом, сыр, чай, печенье... Мы поели, выпили чаю с лимоном и заторопились. В глазах у брата мелькнула тоска.
— Как-то все вскользь, а?
— Оставайся, Сань, — сказал Сергей. — По берегу догонишь…
Первое слово Юса
До плотины дошли часа за полтора. Сеял мелкий дождь. У костра крутился Юс.
— Юс, твое первое слово, наверное, было не “мама”, а “дай”, — проницательно заметил Шитов.
— Мое первое слово было “нате”! — парировал Юра.
— Во-во, его попросили: “дай”, а он сказал: “нате”! — обрадовался Дима, демонстрируя огромный шиш.
6 августа
Рыбаки стоят прямо на плотине, — точнее, на ее остатках, больше напоминающих обыкновенную запруду. Медведица, плавно огибая прозрачными водами бетонный цилиндр, ласкает зеленые водоросли, стремительно падает вниз, — радуясь, пенясь и бурля. Ребята пытаются ловить на тину. Илюшка Некрасов находит худенького червячка.
На противоположном берегу мелькает зеленая фуражка лесника, и мы начинаем собирать палатки: вчера остановились у предупреждения, запрещающего ставить палатки и разжигать костры. Снова начинается дождь, зато теперь можно надеяться, что дороги развезет, и лесник на мотоцикле не успеет доехать раньше, чем мы приготовим обед. И вот обед готов, котлы на берегу, следы костра уничтожены, дождь, естественно, тут же кончается, мы вкушаем горячий суп из рыбных консервов... а лесника все нет!
— Лена! — кричит Костя. — Шляпу сними.
— Зачем?
— Лесник...
— Ну и что?
— Лесника нет. Больше, — говорит Костя, пряча острогу.
* * *
Студеное, Нижняя Троица…
Сергей предлагает перекусить.
— Давайте! — радостно откликаются в соседней байдарке.
— Каждый перекусывает тем, что у него есть в байдарке, — уточняет Сергей.
— Я могу перекусить весло, — вяло отзывается Костя.
* * *
Мы останавливаемся рядом с причалом, выносим вещи, разбираем байдарки. С высоты интересно смотреть, как блестя на солнце веслами, похожими на крылья порхающих бабочек, идут остальные.
Дима Шитов, в тельняшке, в суконном, сильно ушитом полинялом галифе (на голове сдвинутая на затылок панама колониальных войск), поднимается по крутому склону.
— Ну что, местный? — вызывающе спрашивает он, едва вскарабкавшись.
— А-а, байдарочники! — обрадовано встречает его Миша Бочаров. — Опять наших коров доить приплыли!
— Что ты сказал, местный? А ну-ка, повтори!
— Эй, Вася, заходи! Заходи справа! Не зови Федора, ты и один с ними справишься!
Дима, куражась, рвет на себе тельняшку.
— Ну, бей! Бей, гадина!.. — смакуя, озвучивает его Коля...
* * *
Быстро стемнело. Воду для ужина брали уже в полной темноте, и на дне котла ощущается песок. Суп настолько густой, что больше напоминает мясо с гарниром.
Некрасов попробовал, скрипнул зубами, отказался:
— Вы что, это же песок, камни в почках будут.
Коля взял свою долю сухим пайком.
— Завтра я буду есть домашний борщ, — мечтал Щербаков.
— Приедешь, а матери нет. Поешь борща! — подзуживал его Шитов…
7 августа
В эту ночь спали в амбаре, где сушился лен, на настоящей мякине, под колыбельные “Город золотой” и “Зеленая карета”, а в половине седьмого катер “Полесье”, груженный байдарками, рюкзаками и нами, подобно водомерке, быстро заскользил по Медведице вниз. В дороге родились последние бутерброды. С приближением к дому я чувствовал, как падает в цене кусок хлеба, который я отложил в карман на черный день, и, когда мы поднялись на набережную Дубны, он обесценивается совсем.
— Ну, ты почитаешь нам свою летопись? — спросила Лена Некрасова. — Когда мы потом все соберемся.
— Ему бы доносы писать, —сказал Костя, ни к кому в отдельности не обращаясь.
— Много мы там наговорили? — смущенно поинтересовался Дима.
— Не волнуйся, Шитов, на червонец потянет, — пообещал Костя.
А в голове еще долго вертелась песня, которой Лена Чикмасова по вечерам убаюкивала амбалов:
C прозрачными воротами и яркою звездой...
Тебя там встретит огнегривый лев
И синий вол, исполненный очей.
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.
Дубна. Август 1989
ter">* * *
Впереди село Медведица.
Деревенские мальчики на берегу считают байдарки:
— Пять... Шесть!.. Семь... О-о!
Впереди, рассекая волны, на всех парах мчится Некрасов — в черной кожаной кепке, которая притягивает щедрые июльские лучи. Байдарка врезается в песок, Некрасов на ходу выскакивает на берег.
— Эй, пацаны! Дайте на велосипеде прокатиться! Я умею! Что, не верите? Я сам в деревне вырос! В натуре!
Мальчики мнутся.
— Ну, тогда хоть дайте колесо покатать!..
Хлеба нет, покупаем молоко и простоквашу. Вместо обеда — по кружке молока с баранками.
— Сначала детям, — командует Некрасов.
— А нам? Мы тоже дети! — кричат амбалы, протягивая свои сиротские кружки.
* * *
Мы садимся на мель. Нас догоняют отощавшие амбалы. Они давно присматриваются к нашей байдарке.
— Дяденьки! Простоквашу, может быть, сами отдадите? — кричит самый отчаянный.
— Это просьба? — уточняет Сергей. — Или мольба?
Мы высаживаемся, сталкиваем байдарку с мели и бредем по реке. На носу спит второклассница Аня Теглева. Это хорошая семейная традиция: Сергей хорошо спал на уроках, а его дочь хорошо спит в походах.
— Это что у вас за трупак лежит? — ядовито спрашивает розовощекий. — Выбросьте его.
Сергей, замахиваясь веслом, смеется:
— Я вас сейчас на простоквашу буду ловить!
* * *
В десятом часу вечера, после долгих поисков, останавливаемся на открытой поляне у пологого берега В наступающих сумерках дежурные быстро готовят обед.
— Крепкий суп, — одобрительно замечает Паша Некрасов, детально опустошая миску.
1 августа
3 часа дня. Дневка. На противоположном берегу реки — песчаный пляж. Пляжи здесь просто океанические. И зачем мы ездим куда-то на юг?
Я лежу на траве, пишу, а рядом бегает самый молодой путешественник, маугли Санька Некрасов. Санька машет руками, хлопает себя по крепкой заднице, мотает заросшей головой и, показывая в ту сторону, где купается в реке собака, отчетливо произносит: “папа”. Этому буйному весельчаку с чумазой от черники рожицей не хватает двух рожек на голове для сходства с чертенком. Оленька, воплощенная заботливость, говорит, подражая матери: “Саша, Сашенька, ты ботиночек уронил? На тебе ботиночек, на, держи. Надень его. Надень его на ножку, Сашенька”. Санька, катаясь в этой ласковости как блин, делает озорное лицо и протягивает обутую ногу, подцепляет еще один ботинок, а когда Оля ловит его, вырывается и убегает.
* * *
Амбалы в ожидании обеда лежат у костра. Пробуют жарить саранчу.
— Сейчас наеди-имся... — мечтает говорит Юс.
— И пойдем местных бить, — заканчивает за него Костян.
Первые три дня амбалы были для меня почти все на одно лицо, теперь я начинаю их различать.
Местные — любимая тема для Кости. Другая замечательная тема его мрачноватого юмора — маленькие Некрасовы, которые его объедают.
Самый высокий, кудрявый и воспитанный из амбалов — Миша Бочаров, сокращенно Боча. Это он разжег костер около Некрасова.
Самый моложавый (а все они десятиклассники) — акварельный Дима Белов. Это он требовал простоквашу.
Парень с черной челкой — Коля Лапшин. Как и Белов, он еще не разорвал пуповину, связывающую его с детством. Он играет роль Плохиша, чудища из старинной волшебной сказки, но на самом-то деле он, конечно, принц.
Самый основательный — Дима Шитов. У него самая основательная палатка, с тремя отделениями: при желании мы можем разместиться в ней всей экспедицией. Дима ходит с повязкой на голове, а когда выпадает свободная минута — с острогой. Его родители художники, и Дима пошел по их стопам.
И, наконец, Юра Щербаков, которого друзья зовут просто Юсом. Юра учится в ПТУ и потому знает толк в еде, уступая в этом, пожалуй, только Пашке Некрасову.
2 августа
Село Волосково. На высоком берегу — церковь с покосившимися крестами. Еще сохранились росписи, распятие, всего несколько лет назад разграблен иконостас.
Хлеба здесь тоже нет. Покупаем поваренную соль нулевого помола. Воистину каменная!
* * *
Аня провела ночь у костра, не выспалась и утром отказалась от завтрака. Теперь у нее прорезался аппетит, она милостиво принимает корочку хлеба, и, прожевав, требует:
— Папа! Я хочу есть!
— Ты хочешь есть? — обрадовано отзывается отец. — Будешь кашу?
— Какую? — дрогнувшим голосом спрашивает дочь.
— Геркулес.
После секундного колебания, уверенно:
— Да!
Сергей достает утреннюю кашу. Аня смотрит в миску и говорит с обидой:
— Не буду я вашу кашу! Она всю байдарку испачкала!
* * *
Половина первого. Остановились на обед. Еще одно классическое место. Песчаная коса. Сосновая рощица. Сильный ветер со стороны реки снимает ощущение жары, и 27-29 градусов (по сообщению “Маяка”) почти не чувствуется. Поскрипывают сосны…
* * *
Пока ждали буфетчицу в совхозной столовой в Быково, Аня подошла к Диме Белову и спросила:
— Белов, сколько тебе лет?
Дима, отвечая, сильно преувеличил. Аня недоверчиво посмотрела на него, переспросила у Лены Чикмасовой, вернулась к Диме, пожурила его за неправду и устроилась у него на коленях.
— Смотри, смотри! — зашептал Сергей.
Я вспомнил вчерашний эпизод. Спускаюсь к реке, уже сумерки, навстречу Дима и приклеившаяся к нему Аня. Я сделал вид, что не заметил, а она проворно спряталась за Белова и проскользнула мимо.
— Школу ни фига не кончит! — заключил отец.
* * *
Дуброво, Ново, Большие Сетки...
На высокий берег садится солнечный апельсин. На фоне апельсина по берегу, слегка подпрыгивая, идет человек, царь природы — Юра Щербаков. Он ищет место для стоянки, не находит и возвращается в байдарку.
На берегу краснокирпичная церковь.
— Как церковь называется?
— Козьмы и Демьяна! — отвечают с берега.
— А магазин в деревне есть?
— Еще триста лет простоит!
Акварельный закат бледнеет. В сумерках растворяется почерневшая деревянная церковь. Внизу течет Медведица, а наверху, двумя ковшами в небе, висят еще две: Большая и Малая.
3 августа
Утром Сергей заметил автолавку, ехавшую по мосту в деревню, и меня отправили за хлебом.
В магазине было “разделение властей”: одна бабушка выдавала хлеб, а другая выписывала “чеки” и принимала деньги. Хлеб выдавался по дворам и по числу едоков.
— Вам сколько? — спрашивала бабушка, пытливо глядя на очередного покупателя поверх очков.
— Нам на семью, да еще на тетю Нюру...
— А за Зину будете брать?
— Да она уже взяла...
Когда подошла моя очередь, я небрежно спросил:
— А нам сколько дадите? Нас двадцать человек.
— А откуда вы? — оробела бабушка.
— Да вот, путешествуем по вашей реке. Нам бы буханок шесть... — наугад сказал я.
Бабушка безнадежно покачала головой.
— Ну пять, — скостил я. — Пять черного и пять белого.
Когда я вернулся, Некрасов первым делом спросил:
— Ну, сколько дали?
Я дал отчет о походе в деревню, украсив его художественными деталями. Узнав, сколько хлеба мне продали, Володя пришел в восторг:
— Мы тебя всегда будем посылать!
* * *
У костра стоит Санька Некрасов в одной рубашке. Амбалы внимательно изучают его, потом поворачиваются к Некрасову старшему. Тот, счастливо улыбаясь, чешет рыжеватую щетину.
Санька хмурится.
— Вырасту, всех вас пересажаю, — домысливает за него Костя.
— Подсудимый! — объявляет Миша Бочаров. — Встаньте! Да, я сын того самого Владимира Васильевича Некрасова!
— Вы морально убили моего отца, — продолжает Костя.
— И он морально умер!
— И его морально похоронили...
— Десять лет лагерей!
Володя расплывается в улыбке: моя школа! Санька внезапно срывается с места и, размахивая рогулькой, с воинственным кличем несется в лес.
* * *
Сергей сделал подводное ружье, понырял часа два, подбил пескарика и на мизинец поймал речного рака. Рак только что полинял и был без панциря. Больше на эту удочку не попался никто.
* * *
С приближением к Верхней Троице меня охватывает смутное и радостное волнение: эти места — моя малая родина, точнее, родина моих родителей.
Малые Сетки, Дольницы, Невищи...
— Ребята, далеко до Верхней Троицы?
Мальчишки на берегу пожимают плечами.
— А как ваша деревня называется?
— Самодурово.
— Как?
— Самодурово!
Смотрю в карту — такой нет.
— Молодцы, ребята, что в такой деревне живете!
— Вы из своей карты лучше кораблик сделайте! — обижаются они. И на вопрос, как называется деревня, всем идущим за нами коварно отвечают: “Верхняя Троица!”.
* * *
Дима Шитов и Юра Щербаков, развалившись у костра, блаженно переругиваются: обычное словесное фехтование, небольшая тренировка ума, дабы сохранить спортивную форму.
Дуэль постепенно сходит на нет. Юра лирически смотрит на огонь.
— Вот на огонь очень интересно смотреть, — говорит Юра. — Он никогда не повторяется. На него можно смотреть часами, и он никогда не повторится.
— Конечно, — снисходительно соглашается Дима.
— Не то, что на твое лицо, Шитов, — делает неожиданный выпад Юра. — Пять минут посмотришь, и уже стошнит!
Шитов довольно ухмыляется — достойный удар! — и копит силы для ответного.
4 августа
— Папа, хочешь кусочек сахару? — спрашивает Аня.
Папа не слышит.
— Папа!
— Папа, хотите сахару? — томно спрашивает Белов.
— О, Сергей, Дима тебя уже папой называет? Рано, Дима, рано! Придется подождать лет этак девять-десять...
* * *
Пасмурно. Обед откладывается; похоже, нам предстоит еще одна дневка.
— Я вижу, ты человек разумный, — говорит Слава Шилов.
— Совершенно верно, — подтверждаю я.
— Нам нужно мотать отсюда.
— И как можно скорее!
— Давай организуем обсуждение и сделаем вид, что высказываемся независимо друг от друга…
Как и следовало ожидать, мнения разделились.
— Тогда давайте голосовать, — сказал Боча.
— Еще чего! — возразил демократ Некрасов. — Вы мне тут наголосуете!
— Давайте кинем жребий, — предложил Шилов.
На этот раз Некрасов промолчал.
Кинули. Выпала решка. Едем!
— Стойте! — взволнованно закричал Некрасов. — Я вам сейчас все объясню!
— Я еще вчера понял, что мы никуда не поедем, — засмеялся Сергей.
И тут пошел дождь.
Портрет с дождем
Вечером, вернувшись с грибов, застали картину: вяло горит костер, на таганке стоят котлы с теплой водой, которая и не думает кипеть, вовсю уже лупит дождь, а у костра тихо шевелится Шитов и хмурится Некрасов; из шитовской палатки доносятся богемные звуки.
Теглев коротко ругнулся, притащил охапку сосновых стволов и без помощи топора пошел крушить дрова: замахивался стволом, приседал и со страшной силой опускал на бетонную чушку. И хотя то был сухостой, величественная картина борьбы человека с деревом под проливным дождем производила на амбалов неизгладимое впечатление.
— Ну, теперь не разобьется, — говорили они, наблюдая из-под навеса.
Хрясь! — и новое полено летело в сторону.
— Ну, теперь уже не разобьется!
Хрясь! — и еще два отлетали к костру…
Через час у костра высилась поленница с человеческий рост, а у Сергея на лбу расплывалось кровавое пятно, которое смывал жестокий дождь.
Укладываясь спать и передергиваясь от холода, Сергей мечтательно сказал:
— И-эх-х!.. Скоро домой поедем, к мамки-и... Она нам борща сварит... А там Мишка... Лада... Я уж и забыл, какой он!
— Квадратный, — подсказала Аня.
— Какой же он квадратный? — обиделся отец.
— У него лицо квадратное.
— А какое оно должно быть?
— Овальное. Как у меня. И у тебя. Пап, а Саша сказала, что ты топором разрубил голову, и у тебя все лицо залило кровью. Это правда?
— Нет. Просто щепа отскочила.
— Откуда отскочила? — всполошилась дочь, ощупывая отцовскую голову.
— От дерева.
— А-а... А кровь сейчас не течет?
— Нет.
— А тебе больно было?
— Нет.
— Ну, правду скажи: больно?
— Нет.
— Ну, пап, правда, скажи: больно?
— Сейчас дам по заднице, будет больно!
— Я так испугалась, когда мне девочки сказали, — призналась Аня и потянулась к отцу.
— Сердынько мое... Заинька... Ласточка... — сказал Сергей, укрывая дочь. — Спи, звездочка моя...
Отогревшись, Аня снова заворочалась.
— Аня, а кто тебе больше всего нравится из мальчиков? — поинтересовался я. — Кроме Белова.
Ане такой разговор понравился.
— А тебе кто нравится из девочек? — спросила она. — Кроме меня.
Так мы перебрали мальчиков, девочек, взрослых, а Сергей время от времени подключался к нашему разговору, вздыхая:
— А там, наверное, погреб мой залило... Ввязался с вами в авантюру! И-э-эх-х!..
Всю ночь лил дождь. Как говорил потом Некрасов, ему снилось, что все мы рыбы и плаваем в аквариуме.
5 августа
Дождь то прекращается, то сыпет снова, и мы то принимаемся собирать палатки, то бросаемся укреплять колышки. В конце концов, все собираемся под одной безразмерной палаткой Шитова.
Верхняя Троица
В половине первого мы отчалили и, огибая мели и дождички, устремились вперед. Часа через три из-за поворота показалась Верхняя Троица, я крикнул: “гип-гип — ура!” — а выйдя на мостки, еще и сплясал.
Мы, вероятно, производили странное впечатление: заросшие щетиной мужики, один — с гермешком за спиной, другой — босой (Сергей забыл свои “Адидасы” на берегу в Быково).
— Где у вас тут магазин?
— Какой вам нужен?
— А что, у вас несколько магазинов?
— Винный закрыт…
Мы поднялись наверх и увидели “Культтовары”. Магазин собирались закрывать.
— Стойте! Подождите! Не закрывайте! Дайте купить обувь! — кричали мы на бегу.
Девушка, улыбаясь, сказала подруге:
— Зин, объясни им.
Зина, тоже улыбаясь, объяснила:
— Понимаете, вам нужен промтоварный магазин, а здесь культтовары.
То есть, мы производим впечатление людей, которым это нужно специально объяснять!
Подошел Некрасов. Теперь нас трое, троица, мы в Верхней Троице, и у каждого достаточно живописный вид.
— Может, винца дерябнем? — предложил Сергей.
— Винный закрыт, — напомнил я.
— А мужики за углом почему стоят? — возразил Сергей. — Мужики просто так стоять не будут!
Мы вручили гермешок Юсу и отправили его с детьми на берег, а сами свернули за угол. У входа в пивную стояли мужики, чего-то ожидая.
— Пиво есть? — спросил Сергей.
— Зайди, узнаешь, — ответили ему.
Помещение напоминало подсобку. Было темно, таинственно, грязно и кисло. Мы подошли к прилавку, развернулись и вышли на божий свет. Больше о пиве не заикался никто.
Гостеприимная фамилия
Мы вернулись к мосткам. Пока обсуждали, что делать дольше, Аня поскользнулась и ушла вместе с мостками под воду. Переодеваться при всех отказалась наотрез. Это оказалось как нельзя кстати. Поблизости жили мои родственники, и теперь был повод к ним заглянуть.
— Придем, а нас погонят, — сомневался по дороге Сергей.
— Не погонят! — тоном, исключающим сомнения, возразил я. — Наша фамилия всегда отличалась гостеприимством!
— Тебя-то, может, и не погонят, — упорствовал Сергей.
Дом я нашел быстро — после того, как мне на него показали. Позвонил. Тишина. Второй раз, третий. За дверью послышался шум, ворчание, кто-то спросил нелюбезным медвежьим голосом:
— Ну, чего?
Дверь распахнулась настежь. В глубине коридора стоял двоюродный брат Юра.
— Так-то ты встречаешь гостей! — бодро сказал я.
— Сашка! — просиял он и простодушно присовокупил пару крепких междометий, которые я здесь опускаю.
Тут же от соседки прибежала Валентина — узнать, что за собутыльники пришли. На столе появились тарелки с дымящимся борщом, сыр, чай, печенье... Мы поели, выпили чаю с лимоном и заторопились. В глазах у брата мелькнула тоска.
— Как-то все вскользь, а?
— Оставайся, Сань, — сказал Сергей. — По берегу догонишь…
Первое слово Юса
До плотины дошли часа за полтора. Сеял мелкий дождь. У костра крутился Юс.
— Юс, твое первое слово, наверное, было не “мама”, а “дай”, — проницательно заметил Шитов.
— Мое первое слово было “нате”! — парировал Юра.
— Во-во, его попросили: “дай”, а он сказал: “нате”! — обрадовался Дима, демонстрируя огромный шиш.
6 августа
Рыбаки стоят прямо на плотине, — точнее, на ее остатках, больше напоминающих обыкновенную запруду. Медведица, плавно огибая прозрачными водами бетонный цилиндр, ласкает зеленые водоросли, стремительно падает вниз, — радуясь, пенясь и бурля. Ребята пытаются ловить на тину. Илюшка Некрасов находит худенького червячка.
На противоположном берегу мелькает зеленая фуражка лесника, и мы начинаем собирать палатки: вчера остановились у предупреждения, запрещающего ставить палатки и разжигать костры. Снова начинается дождь, зато теперь можно надеяться, что дороги развезет, и лесник на мотоцикле не успеет доехать раньше, чем мы приготовим обед. И вот обед готов, котлы на берегу, следы костра уничтожены, дождь, естественно, тут же кончается, мы вкушаем горячий суп из рыбных консервов... а лесника все нет!
— Лена! — кричит Костя. — Шляпу сними.
— Зачем?
— Лесник...
— Ну и что?
— Лесника нет. Больше, — говорит Костя, пряча острогу.
* * *
Студеное, Нижняя Троица…
Сергей предлагает перекусить.
— Давайте! — радостно откликаются в соседней байдарке.
— Каждый перекусывает тем, что у него есть в байдарке, — уточняет Сергей.
— Я могу перекусить весло, — вяло отзывается Костя.
* * *
Мы останавливаемся рядом с причалом, выносим вещи, разбираем байдарки. С высоты интересно смотреть, как блестя на солнце веслами, похожими на крылья порхающих бабочек, идут остальные.
Дима Шитов, в тельняшке, в суконном, сильно ушитом полинялом галифе (на голове сдвинутая на затылок панама колониальных войск), поднимается по крутому склону.
— Ну что, местный? — вызывающе спрашивает он, едва вскарабкавшись.
— А-а, байдарочники! — обрадовано встречает его Миша Бочаров. — Опять наших коров доить приплыли!
— Что ты сказал, местный? А ну-ка, повтори!
— Эй, Вася, заходи! Заходи справа! Не зови Федора, ты и один с ними справишься!
Дима, куражась, рвет на себе тельняшку.
— Ну, бей! Бей, гадина!.. — смакуя, озвучивает его Коля...
* * *
Быстро стемнело. Воду для ужина брали уже в полной темноте, и на дне котла ощущается песок. Суп настолько густой, что больше напоминает мясо с гарниром.
Некрасов попробовал, скрипнул зубами, отказался:
— Вы что, это же песок, камни в почках будут.
Коля взял свою долю сухим пайком.
— Завтра я буду есть домашний борщ, — мечтал Щербаков.
— Приедешь, а матери нет. Поешь борща! — подзуживал его Шитов…
7 августа
В эту ночь спали в амбаре, где сушился лен, на настоящей мякине, под колыбельные “Город золотой” и “Зеленая карета”, а в половине седьмого катер “Полесье”, груженный байдарками, рюкзаками и нами, подобно водомерке, быстро заскользил по Медведице вниз. В дороге родились последние бутерброды. С приближением к дому я чувствовал, как падает в цене кусок хлеба, который я отложил в карман на черный день, и, когда мы поднялись на набережную Дубны, он обесценивается совсем.
— Ну, ты почитаешь нам свою летопись? — спросила Лена Некрасова. — Когда мы потом все соберемся.
— Ему бы доносы писать, —сказал Костя, ни к кому в отдельности не обращаясь.
— Много мы там наговорили? — смущенно поинтересовался Дима.
— Не волнуйся, Шитов, на червонец потянет, — пообещал Костя.
А в голове еще долго вертелась песня, которой Лена Чикмасова по вечерам убаюкивала амбалов:
C прозрачными воротами и яркою звездой...
Тебя там встретит огнегривый лев
И синий вол, исполненный очей.
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.
Дубна. Август 1989