А. А. Расторгуев

Стажёр Спиркин

В то время новый корпус Лаборатории, ещё недостроенный, функционировал в качестве так называемого пускового минимума. Первым в нашу комнату на пятом этаже въехал я и по праву первого унаследовал единственный стол с превосходной полированной столешницей благородного цвета — богатство, оставшееся от штаба по проведению ленинского субботника. Вторым вселился поэт и дуэлянт Занин; в отличие от меня, он прибыл со своим столом, который, по правде говоря, совершенно не смотрелся рядом с моим. Третьей была женщина из другой лаборатории, которую почему-то называли аспиранткой Говоруна, хотя она давно защитилась, к тому же, в области, которой сам Говорун никогда не занимался. А четвёртым обитателем нашей комнаты свободных художников стал Лёша Спиркин из сектора моделирования ядерных столкновений. Лёша пришёл с флейтой и сразу же спросил разрешения в минуты размышлений негромко упражняться на ней, разучивая спиричуэлс. На пятом этаже в новом корпусе потолки высокие, мы только что переехали, мебели не было почти никакой, и каждое слово здесь звучало весомо и гулко.

Мы с Заниным переглянулись.

— Александр Викторович, — сухо представился Занин. — Чем обязан?

— Стажёр-исследователь Алексей Спиркин из Новосибирска, — серебристым голосом ответил Лёша. — Направлен в вашу комнату для продолжения научной работы.

Занин посоветовал стажёру Спиркину для начала спуститься к коменданту за столом, так как лишнего стола в комнате нет. Лёша принёс всё что нужно, собрал стол — и сразу завоевал наше расположение. На работе Лёша появлялся нечасто, и я узнал его поближе совсем в другой обстановке. Как-то он зашёл ко мне в общежитие и спросил, как я отношусь к людям, которые, хотя они и не барды, подбирают подходящие мелодии к стихам известных поэтов и поют их под гитару. И тут я проявил слабость. Водился за мной такой грешок. Я сказал, что отношусь к таким людям хорошо, более того, считаю их благородными людьми, делающими важное и полезное дело. По блеску в Лёшиных глазах я сразу понял, что дал маху. Лёша, конечно, тоже занимался этим благородным делом. Расстались мы с ним в тот вечер далеко заполночь…

Вот почему, когда старый художник Зельманов спросил, как обычно, скороговоркой: “Слушай, ты не знаешь, что за человек Лёша Спиркин?” — я аттестовал Лёшу самым положительным образом.

— Хм, — удивился Зельманов, — я бы хотел с ним провзаимодействовать!

— А что, у нас в отделе появились свободные единицы? — как бы между прочим, спросил я.

— При чём тут единицы, я уже не мальчик, — недовольно буркнул он.

Случай провзаимодействовать вскоре представился. Лёша вдруг спросил:

— А кто такой Зельманов?

Я вкратце сообщил, что Зельманов — это уникальный в своём роде человек, увидев которого хоть раз, уже не спутаешь ни с кем. Автопортрет Зельманова подчёркнуто узнаваем. Шляпы он носит самых необычных фасонов, в любую погоду ездит на велосипеде, в дождь вооружаясь зонтом, и всюду таскает с собой объёмистый портфель, в котором всегда есть две-три бутылочки “Жигулёвского”, или пустой посуды из-под него. Занимается перенормируемой теорией экзистонов — экзотических частиц, которые не имеют никаких свойств, кроме самого своего существования. Работает исключительно дома и, в очередной раз женившись, по-прежнему снимает номер в общежитии гостиничного типа, а к жене ходит ужинать и спать.

На этом нас прервали, и я не успел спросить, чем вызвано Лёшино любопытство, чтобы удовлетворить, в свою очередь, своё. Вскоре после этого зашёл Зельманов, спросил Лёшу. Я понял, что намечается неформальное сотрудничество, в результате которого скоро выйдет препринт с новыми сведениями об экзистонах. Но я ошибся. Лёша с некоторой грустью сообщил, что их сектор на днях тоже переезжает в новый корпус, и шеф, которому надоело, что Лёша ведёт себя как свободный художник, по статусу не являясь таковым, призывает его к себе. Лёшино место займёт Зельманов. Поэтому он его и ищет. В качестве утешения я заметил, что Зельманов тоже хороший человек, хотя, что и говорить, замена явно неравноценная.

Лёше не пришлось долго решать, оскорблён он или нет. Споткнувшись о конечную фразу, Лёша вспыхнул и в течение двух минут надувался, сдувался, краснел, бледнел — пока не привёл свои чувства в порядок. После этого он сходил к коменданту и вернулся с полочкой, на которую положил книги, листинги и пепельницу Зельманова. Его ответная записка закончивалась кротко и трогательно: “Пока с уважением — А. Спиркин”.

Зельманов пришёл, усмехнулся и написал:

И укатил на Северный Кавказ. Пока он там катался на горных лыжах, Лёша переехал на третий этаж вместе со столом и полочкой, а на полу расстелил листинги; уложил на них в два ряда книги Зельманова и в центре поставил пепельницу. Занин, которому всегда было присуще чувство комического, приставил стул, и зрелище стало напоминать иллюстрацию из романа Герберта Уэллса "Человек-невидимка". В послании к Зельманову, написанном хорошим английским языком, Лёша разрешал своему правопреемнику пользоваться поверхностью своих листингов до тех пор, пока пески не расплавятся на солнце. Помимо этого он обещал, как только Зельманов получит у коменданта свой стол, прибить, привинтить, прикрутить и приварить к нему любые ручки, крылья, колёса, коньки или паруса — всё, что тот только пожелает: “С большим уважением — адью!”

Доска могла раскрываться и закрываться, как окно со ставнями, и чтобы сохранить Лёшино послание, мы во время семинаров закрывали доску, пользуясь обратной стороной “ставен”; за две недели, пока Зельманов был в отпуске, частично осыпались только буквы, выведенные с большим нажимом.

Увидев, что осталось от стола, Зельманов оторопел:

— Ну, это уж форменное свинство... Какой-то стажёр… — И побежал на третий этаж, где сидел сектор Соколова. Однако и там Лёша появлялся не часто, и их встреча опять не состоялась. Зельманову пришлось удовлетвориться доской, которая стояла у стены, и он исписал её всю убористым почерком. Ультиматум Зельманова начинался обращением: “Гражданину Спиркину” — и заканчивался фразой: “На сём дискуссию считаю законченной — З.” Доска ещё не была привинчена, и кто-то из Лёшиных коллег, человек весёлый, перевернул доску. Лёша пришёл, удивился, увидел любопытное продолжение дискуссии и прибежал к нам. Дальнейшее происходило у меня на глазах. Вид у Лёши был вдохновенный. Не ограничивая вдохновения, Лёша написал:

Когда он дописывал последнюю строчку, я заметил, что по коридору движется Зельманов (такую возможность давала своеобразная архитектура нового корпуса).

— Лёша, Зельманов, — предупредил я.

Лёша едва успел бросить мел, как дверь распахнулась, и противники, до сих пор знавшие друг друга только по переписке, встретились, наконец, лицом к лицу. В прежние времена такие встречи пахли порохом и кровью. К счастью, времена были уже не те. Лёша, нервно улыбаясь, вытирал платком руки. Поскольку он теперь знал, кто перед ним, а Зельманов только догадывался, я представил их друг другу:

— Лёша Спиркин… (жест) … Владимир Зельманов (жест).

Лёша выжидающе посмотрел на Зельманова, словно рассчитывая на то, что Зельманов по праву старшинства первым протянет ему руку.

— Ах, вот как, — сказал Зельманов, бросил взгляд на доску, придвинул свободный стул к моему столу, сел и выложил пачку сигарет. — В общем, так.

— Можно сигарету? — вежливо перебил Лёша.

— Можно сигарету?

Зельманов, не глядя на Лёшу, протянул ему пачку “Космоса”. Лёша, воплощение хороших манер, деликатно вытянул сигаретку. Зельманов чиркнул спичкой, сломал её к чёртовой матери, чиркнул другой, сломал и эту; Лёша попросил у него коробок, сломал ещё три спички, дал прикурить Зельманову и закурил сам.

— В общем, так, — повторил Зельманов, выдохнув первую порцию дыма. — Вы понимаете, что всё это не укладывается ни в какие рамки?

— А почему это должно куда-то укладываться? — изящно возразил Лёша.

Я попытался сгладить возникшую неловкость:

— А ты знаешь, почему он так написал? Когда ты ушёл, ребята перевернули доску.

— Это не меняет сути дела, — с ноткой благодарности в голосе отозвался Зельманов. — У меня было мало места. Я вообще заканчивал стоя на коленях.

— Достойно! — обрадовался Лёша.

Зельманов докурил сигарету и молча покинул комнату.

На следующий день заглянул Лёшин шеф и внёс в затянувшуюся дискуссию академическую нотку:

Так в вопросе о статусе стола была поставлена точка. Через три месяца стажёрский срок Лёши Спиркина истёк, и он вернулся в Новосибирск, а нашу комнату свободных художников вскоре заняли большие просмотровые столы для оцифровки треков. Через год пришло письмо из Новосибирска. В нём Лёша писал, что многое передумал, пересмотрел, понял и вот сейчас, заканчивая письмо, собирается нести рукопись своей первой научной статьи в издательский отдел. Вслед за письмом, действительно, пришли два препринта. Прочитав название, я не удивился. Лёшина работа была посвящена теории взрыва. Один экземпляр он просил передать Зельманову…