Комментарии

[1] Этимология гидронима “Дубна” неясно. Профессор Дубненского университета И. И. Судницын ведёт его происхождение от слова “дуб”, его молодой и напористый оппонент И. Б. Даченков — от литовского слова, одно из значений которого — “глубокая”. Дубов в окрестностях Дубны нет, но и глубокой Дубну-реку не назовёшь. В пользу балтийских корней свидетельствуют реки Прибалтики с однокоренными названиями. В пользу славянских корней говорит то, что в старину слова “дуб” и “дерево” были синонимами. В таком случае название это означает “лесистая”. Любопытно, что этот этимологический спор не нов. В 1969 году, вступая в полемику с начальником издательского отдела ОИЯИ М. Лебеденко, Герцен Копылов писал: "Река Дубна ведёт своё название от древнеславянского корня ДЪЛЪБЪ. От него произошли наши нынешние слова долбать, дуб (то, чем долбают), глубокий — славяне говорили дълъбокий". Намекая на Лебеденко, Герцен Копылов заканчивает свою заметку "Нужны ли Дубне дубы?" ядовитым замечанием: Дубна, конечно же, немыслима без дубов.

[2] В пользу существования монастыря, причём, ещё до времён Екатерины II, свидетельствует историк Л. Ф. Жидкова; в своей статье “Дубна в летописях” она пишет: “Археологом О. Н. Бадером (работавшем здесь в начале тридцатых годов, когда предполагалось, что канал начнётся с устья Дубны-реки, и ближайшие окрестности будут затоплены. — Прим. авт.) записано предание, которое гласит, что на правом берегу устья Дубны когда-то существовал монастырь. Не потому ли сюда направился Василий II в 1451 году?” Против существования монастыря высказывается уроженец Ратмино Н. Н. Свешников, на глазах у которого прошла история Дубны в течение нескольких последних десятилетий: “Монастыря между Ратмино и Прислоном не было. Места эти низкие, прибрежные и раньше часто подвергались затоплению во время паводков. Монастыри же в России строились на возвышенных местах. Есть, правда, на указанной местности небольшой бугорок. Кажется, на нём стояла церковка. Но не более того”.

[3] Корчева, старинный русский город, получивший статус города указом Екатерины II от 18 октября 1781 года, стоял на высоком правом берегу Волги. Он упоминается Толстым в “Войне и мире”: старый князь Болконский ездил сюда собирать ополчение. Поступок довольно странный, если принять во внимание, что население города в 1783 году составляло всего 454 человека и впоследствии никогда не превышало 3,5 тысяч человек. В городе было немногим более 10 улиц. Несмотря на малочисленность жителей самой Корчевы, Корчевской уезд был крупнейшим в Тверской губернии. Кимры (тогда ещё село) и Калязин входили в его состав. Русские писатели, лучше знавшие, чем Толстой, что такое Корчева, городок не жаловали. А. Н. Островский, побывавший там 1856 году, записал в дневнике: “В Корчеве делать нечего”. Салтыков-Щедрин, посетивший этот город четыре года спустя в качестве вице-губернатора Тверской губернии, отзывался о корчеварах как подобает сатирику: “Что в Корчеве родится? Так и та потому уродилась, что сеяли свёклу, а посеяли бы морковь — наверняка уродился бы хрен... Такая уж здесь сторона. Кружев не плетут, ковров не ткут, поярков не валяют, сапогов не тачают, кож не дубят, мыла не варят. В Корчеве только слёзы льют, да зубами щёлкают”. В 1922 году Корчевской уезд был ликвидирован. В деревне Ново-Яковлевка, находящейся километром ниже Корчевы и называвшейся также Грабиловкой, родился А. И. Герцен. Один из заливов водохранилища и поныне называется Грабиловкой.

[4] Кимры — наш непризнанный побратим. Сама матушка императрица Екатерина II жаловала Кимры своим вниманием. В её дневнике от 1767 года встречается благоприятная запись о нашем северо-восточном соседе: "Час от часу берега Волги становятся всё лучше. Вчера мы Кимру проехали, которая издали не уступает Петергофу..." Так и хочется на этом оборвать цитату. Но научная добросовестность не позволяет нам сделать этого: "...а вблизи уже всё не то".

[5] Сергей Дмитриевич Меркуров (1881-1952 гг.) получил образование ещё до революции, в Мюнхене, Париже. Учился у Родена, вместе с Мухиной, Коненковым, Голубкиной. В числе монументальных работ Меркурова — статуя Сталина в главном вестибюле водного вокзала в Химках (1937 г.), статуя Ленина для зала заседаний Верховного Совета СССР (1939 г.), а также надгробья на могилах Свердлова, Дзержинского, Фрунзе, Калинина и Жданова — у крёмлевской стены. Известны также скульптурные портреты Достоевского, Тимирязева (оба — в Москве). В мастерской Меркурова работал в молодости Эрнст Неизвестный.

[6] Н. Н. Свешников утверждает, что “местные жители никогда не называли междуречье Волги-Дубны-Сестры Змеиным островом. Такое название этой местности дал, достаточно произвольно, кто-то из “большого начальства”, когда, в конце сороковых годов, здесь началось строительство ядерно-физического центра. Возможно, это был Комаровский, возможно, Мещеряков, а, может быть, и сам Берия. Площадки ЛЯП и ЛВЭ начали строить на песчаных холмах, змеям на них делать нечего. Ходили слухи, однако, что один раз автомобиль с “большим начальником” увяз в болотце, и тогда начальник, якобы, увидев змею, решил, что эта местность кишит змеями”. Лариса Зиновьева частично подтверждает эту точку зрения: “Название “Змеиный остров” среди населения практически не использовалось, хотя подходило объекту в полной мере: на обеих площадках змей было невпроворот. В 50-е годы, когда началось сооружение синхрофазотрона, на площадке ЛВЭ было две проходные. В той, что находилась со стороны железной дороги, охранники часто выкладывали вытянутыми сразу несколько убитых гадюк, чтобы “пощекотать нервы” проходящим сотрудникам. Про район ЛЯПовской площадки и говорить нечего. Все грибники, ходившие в лес, примыкающий к ней, знали, что змеи там буквально кишат. Не было случая, чтобы не встретить в том лесу одну, а то и несколько змей. Явным индикатором наличия змей в том районе стала построенная так называемая новая дорога. В весеннее и летнее время можно было видеть десятки раздавленных машинами гадюк, которые очень любят выползать к вечеру или ночью на прогретый за день асфальт. Конечно, сейчас змей значительно поубавилось, так как их попросту истребили”.

[7] Вот что о появлении этих озёр пишет Н. Н. Свешников: “Озёра на Большой Волге и на Чёрной Речке возникли вследствие ошибок проектировщиков. При строительстве канала в Правобережье не были предусмотрены отводные дренажные канавы, вроде Северной и Южной в Левобережье. В результате фильтрации низинка в районе нынешнего маяка (в районе 1-го участка) наполнилась водой, и появилось озеро, которое теперь называют Лебяжьим. Поначалу озеро располагалось по одну сторону, а ныне — по обе стороны дороги. “Ошибка проектировщиков” привела к неприятному подтоплению лесов на Большой Волге. Сейчас идут работы по осушению этой местности. Живописное озеро на Чёрной Речке возникло после 30-х годов: в своё время здесь был вырыт “большим экскаватором” котлован. Горы земли располагались по его краям. Горы исчезли, а котлован, предоставленный сам себе, продолжает жить своей жизнью, постоянно пополняясь фильтрационной, грунтовой и дождевой водой. Так или иначе, это теперь украшение города”.

[8] В наше время это сделать нетрудно: в продаже появились довольно точные и подробные карты города и окрестностей, изданные фирмой “Норд”, для желающих — снимок Дубны, сделанный из космоса. Отрадно, что нелепые запреты на издание не искажённых специально карт уходят в прошлое. Но кое-что осталось: хотя на фотоснимке города можно видеть всё, в том числе — планы крупных городских предприятий, институтов, однако на карте в этих местах — белые пятна. Удивляют также некоторые топонимы: о-ва Мутненский Мох, Шевница, оз. Лебяжье и др., незнакомые даже старожилам. Как оказалось, названия эти были взяты из военных картографических источников, ранее полностью засекреченных. Из-за чего народ, от которого сведения о своих краях заботливо скрывались, называл многие места по-своему. Мы предпочитаем названия, укоренившиеся в речевой практике.

[9] Из “Записок строителя” А. Н. Комаровского: “Синхроциклотрон должен был быть недалеко от Москвы. Но учёные поставили ещё одно условие: безукоризненная стабильность параметров электроэнергии. Московское энергокольцо не обеспечивало этого. [...] У меня, бывшего строителя канала Москва-Дубна, сразу возникла мысль о возможности расположения этого ускорителя в непосредственной близости от Волжского гидроузла, который имел в своём составе гидроэлектростанцию вполне достаточной мощности, передающей ток в Московскую энергосистему минуя местных промышленных и иных потребителей. Проверка показала, что параметры тока электростанции вполне устраивают учёных… […] Но сам район, где предполагалось строить научный центр, вначале просто обескуражил нас. Он был почти полностью заболочен; в лучшем случае уровень грунтовых вод был на глубине 20 - 40 см от поверхности земли. Местное население называло этот участок змеиным островом. […] Не только изыскателям, но и первым строителям переходилось передвигаться на лодках. Геологоразведочные скважины показали, что грунты в этой зоне состоят из чистых неглинистых песков, подстилаемых водоупорным слоем глины (что и определило общую заболоченность). И совсем обрадовало то, что слой песков находится выше уровня Волги в районе нижнего бьефа Иваньковской плотины. […] Первый же дренажный коллектор, проложенный по направлению к Волге, превзошёл все наши ожидания. Песок отлично отдавал воду даже при дождях. […] Строительство и монтаж самого синхроциклотрона были завершены в 1949 году. За два года в это сооружение уложили 20 тыс. кубометров бетона. […] На обмотку системы питания и управления было потрачено 500 км кабеля”.

[10] По свидетельству Ларисы Зиновьевой, “где-то до 60-х годов дубненцам в Институтской части был очень хорошо известен топоним “Лепиловская Дача”. Место было очень сырое, с крупными деревьями ольхи. Около коттеджа были посажены березы, которые и по сей день украшают гостиницу”.

[11] Вот как рассказывает о том времени кандидат физико-математических наук Г. Н. Тентюкова, приехавшая в будущую Дубну в 1953 году вместе с двумя другими выпускницами Ленинградского университета: “Нас напугали при распределении: доедете, говорят, до Большой Волги, а там три километра пешком, до деревни Ново-Иваньково. Мы только спросили: по специальности? По специальности. Больше нас ничего не интересовало. Доехали мы на поезде до Дмитрова, а там взяли такси. На повороте (где сейчас остановка “Дмитровское шоссе”) шофёр спрашивает: куда дальше? А так как нам была дана инструкция дальше идти пешком, мы сказали: всё. Он нас выгрузил, мы спросили, где ГТЛ (под таким названием — “Гидротехническая лаборатория” — существовал тогда ядерный центр — будущая площадка ЛЯП), и пошли... хорошо ещё, что чемоданы догадались в Дмитрове оставить, в камере хранения. На Чёрной речке останавливает нас милиционер (там у мостика был милицейский пост). Девочки, вы куда? На работу. А направление у вас есть? Посмотрел направление и показал, как дойти до отдела кадров. А в то время от Чёрной речки до отдела кадров сплошь бараки стояли. Мы, конечно, расстроились: город маленький, бараки, колючая проволока... страсти какие! Поселили нас в общежитии. Первое впечатление на следующий день: институт очень молодой, в основном наши ровесники, или на год-два постарше, да два-три старичка, которым было немного за сорок... Михал Григорьич в их числе (М. Г. Мещеряков)...”

[12] Из книги С. М. Поликанова “Разрыв. Записки атомного физика”: “— Поглядел я движок, отрегулировал, и тут ещё мужики пришли, решили выпить. У Терёхина в гараже. Помнишь флёровского заместителя по административным делам? Этот тоже пришёл. Выпили они крепко. И спрашивает Терёхин: как лучше стрелять, в лоб или в затылок. Ну, заместитель нашего Флёрова, сволочь, рассказывает, что одно время любил он после завтрака с кем-нибудь из заключённых погулять. О жизни поговорить, а потом пристрелить. Меня, гады, за человека не считают. Такое обсуждать стали”.

[13] Братские Могилы — это Мемориал, установленный на месте захоронения военнослужащих, умерших от ран в Большеволжском госпитале, размещавшемся во время войны в помещении 2-й школы. Школу построили как раз в мае 1941 года. На Братских Могилах ежегодно, на 9 мая, собираются дубненцы. После традиционного митинга и салюта, горожане остаются, чтобы отдохнуть, выпить и закусить на лоне природы. На машинах подвозятся напитки, бутерброды, здесь же жарятся шашлыки.

[14] В Кимрах таблички со словами “50 лет ВЛКСМ” по-прежнему красуются на домах одной из улиц. Остались у наших соседей и такие запоминающиеся названия улиц: “им. XX Съезда КПСС”, “им. 60 лет Октября”... Какой-то резон в этом есть. Когда значения слов КПСС и ВЛКСМ для большинства людей будут утрачены, местные топонимы будут напоминать горожанам: а ведь было что-такое в истории страны.

[15] В Левобережье церковь Смоленской Божьей Матери стояла в Подберезье. Она была полностью разрушена в 1948 году.

[16] Наш памятник Ленину теперь самый крупный памятник Ленину в мире. Это обстоятельство следовало бы занести в книгу рекордов Гиннеса.