Поющее Нечерноземье

Первый дубненский КСП

Однажды, на вечеринке по поводу Старого Нового года, я узнал, что в Дубне создается клуб самодеятельной песни. Дождавшись четверга, прибежал в хоровую студию, извинился за опоздание — но оказалось, что я первый. Мы подождали ещё минут двадцать, потом Оля Афонина (от которой я узнал о создании КСП) немного недовольно сказала:

— Ну что ж, давайте начнем.

И мы прошли в комнату, где сидели двое: заместитель секретаря комсомола по идеологии Стас Лукьянов и девушка из хоровой студии. Чуть позже подошёл секретарь комсомола Витя Сенченко. Дискуссия сразу приняла принципиальный характер: сколько раз в неделю собираться, кто войдёт в правление, каковы будут формы отчётности. Журналист институтской газеты “За коммунизм” Женя Молчанов, зашедший в разгар обсуждения, добродушно заметил:

— Я думал, сейчас приду — горят свечи, поют песни... А тут похоже на первые марксистские кружки в России!

Сенченко покраснел, взял гитару, и мы, стараясь не смотреть в глаза друг другу, спели “Милая моя, солнышко лесное” и “Если я сломаю ногу, ты не плачь обо мне”. На этом первое заседание клуба завершилось. С Молчанова взяли слово ...нет, не молчать, а наоборот, оповестить о создании клуба в газете.

Несмотря на такое начало, тяга народа к самодеятельной песне и организаторские способности Ольги Афониной сделали свое дело. Первый клуб самодеятельной песни в Дубне состоялся, и через три месяца дал спектакль, посвященный новому празднику — дню советской науки.

Шесть батонов

Год спустя мы отпраздновали годовщину клуба. Мы собирались на Омутню, но там, на базе отдыха, наши места оказались заняты, и нас направили на остров Б, а оттуда — на Харинку. Добирались при свете звезд. Егерь, хозяин острова, дал ключи от домика для охотников и рыболовов. Пока разжигали плиту, кончились дрова. Мы походили вокруг дома, но ничего подходящего не нашли, кроме изгороди, за которой летом пасутся бычки егеря. Сережа Ракитянский предложил, принимая ввиду обстоятельства, в которые мы попали, пустить ее на дрова, а завтра, прямо с утра, сделать новую. Егерь, добродушный человек, удивился: “Ну, ребята, может, вы мне и дом спалите, а завтра новый сделаете?” И показал на сухую иву неподалеку. Мы кинулись на несчастное растение с энтузиазмом ударников первых пятилеток. Пила была одна, пилили по очереди, и Ракитянский следил, чтобы никто не пилил больше остальных: “Давай сюда пилу... Хватит демонстрировать, какой ты сильный!”

Когда ужин был готов, оказалось, что хлеба нет: весь хлеб, и черный, и белый, отдали Игорю Соболеву, который выехал раньше остальных, искал нас до вечера, объехал все базы отдыха, не нашел нас и вернулся домой с рюкзаком, полным хлеба, — поклявшись, что никогда больше ни в какой поход с нами не пойдет. Пришлось в третий раз постучаться к егерю...

После ужина были танцы. Пальчик (это фамилия), за неимением под рукой партнерши, танцевал с поленом; улучив момент, он объявил: “Дамы меняют кавалеров!” — сунул Ракитянскому полено и увел будущую Лену Ракитянскую танцевать. А под конец вечера в центре внимания оказался один из наших гостей, достигший уже того состояния, когда человек еще соображает, но уже без участия головы. “Нет, ребята, я сейчас подымусь к себе, приму душ...” Наконец, в голове у него что-то щелкнуло, и он, хитро поблескивая очками, тихо сказал: “А я знаю, где мы. Мы — на острове...”

На следующий день, возвращаясь в Дубну, мы услышали от рыбаков:

— Ну, что, нашли своего товарища?

Спектакль

В номере напротив меня жил гитарист. Выглядел он достаточно сурово, смотрел на наши сборища косо, и я все думал, на какой бы козе к нему подъехать. Тут подвернулся вечер встречи с актёрами театра “У Никитских ворот”. У меня оказался лишний билет. С ним я и постучался к Валере Иванову в 1007.

Валера встретил меня строго, даже, пожалуй, сурово, но, узнав о цели визита, смягчился. А через неделю нанёс ответный визит и, гипнотизируя тяжёлым немигающим взглядом, сказал:

— Вот что, парень. Спектакль надо делать.

Вот почему первый дубненский КСП начался со спектакля.

Спустя месяц спектакль был готов. В комитете комсомола о нас вспомнили и помогли напечатать рукопись на машинке. Валера в это время перечитывал Гоголя, поэтому пьеса получила название “Мёртвые души”.

Володя Красных прочитал название, содрогнулся и спросил:

— А какова идея этого спектакля?

— Да, какая идея? — забеспокоился Стас Лукьянов, который курировал нас от комитета комсомола по линии идеологии.

Валера уставился на Стаса Лукьянова, как удав на кролика, и медленно произнёс:

— Антиатеистическая... Точнее, антирелигиозная. — И закончил твёрдо: — Атеистическая, короче.

Стас удовлетворённо кивнул.

— Мне этот спектакль внушает самые серьёзные опасения, — заявил Володя.

— Надеюсь, его не надо будет проводить через первый отдел? — встрепенулся Лукьянов.

— В конце концов, у нас свобода слова, — оскорбился Валера.

— Правильно, — сказал Лукьянов, и начались репетиции.

Вот как (примерно) это происходило.

Валера (рисуясь в зеркале). О, моя любимая, ласковая...

Игорь Сашин (хехекнув). Ты кого имеешь ввиду, Валер?

Сережа Ракитянский. Валера, не импровизируй. Товарищи, ближе к тексту. Где листок за номером 31?..

Все ищут, но безуспешно.

Ракитянский. Ну вот, начинается! Я так и знал!

Спектакль пользовался большим успехом, хотя половина слов до зрителей так и не дошла. После привычных награждений и пожеланий никакой самодеятельности не ожидалось, и спектакль был принят с благодарностью; если не как подарок, то как приятный сюрприз.

Что такое КСП

По-настоящему мы поняли, что такое КСП, только когда в клуб пришёл Игорь Сашин: мисист, гитарист и просто хороший человек. Долго я не мог до него добраться. Игорь возвращался с работы часам к двенадцати, а чаще — заполночь, и поэтому на наши заседания никак не попадал. Один раз он всё-таки успел к тому времени, когда мы уже начали расходиться. Игорю тут же передали гитару.

— Да я пришёл вас послушать, — стал отказываться Игорёк.

— Да мы уже напелись!

Повторив, что он пришёл нас послушать, а вовсе не петь, Игорь провёл отполированным большим пальцем по струнам и извлёк при этом из музыкального ящика гитары, из её благородной тары такой сочный аккорд, что все подались вперёд, а Валера насторожился и набычился. Так мы впервые услышали трогательную повесть о маленьком туристе, сером мышонке Тарасике, который продал свой серый матрасик и отправился в лодке из корочки дынной навстречу необыкновенным приключениям. Кончалась песня вполне благополучно: после всех опасностей, которые ему пришлось пережить, Тарасик снова вернулся в свою уютную норку и там снова мечтал о необыкновенных приключениях.

Едва он кончил (Игорь, конечно, а не Тарасик), Валера восхищённо зашептал, обращаясь ко мне:

— Где ты такого мужика откопал?!.

Я самодовольно улыбнулся...

Поначалу мы собирались у меня, потом у Валеры, а летом спустились к Игорю на шестой этаж, и тогда Игорь первым делом ставил нам джаз, а сам шёл жарить яичницу.

Когда возникала пауза, Оля Афонина как бы между прочим говорила:

— Давайте попоём Никитина.

И Игорь, закусив бороду, принимался играть Никитина. Знал он из большинства песен начало первого куплета, а потом только мычал, закатив глаза от наслаждения.

— О це гармония! — восклицал он, закончив. — Надо будет обязательно слова выучить!

Валера, восхищённо:

— Покажи аккорды!

— Что значит “покажи”, Валер? Смотри!

— А ты нарочно бородой аккорды загораживаешь!

Когда снова наступала пауза, Оля напоминала:

— Суханова давно я не пели.

И я шёл в 608-ю к Володе Васько, который мог воспроизводить Суханова с точностью до фазового множителя.

Иногда, слушая наши разговоры о том, каким должен быть клуб, Игорь говорил:

— У вас неправильное представление о том, что такое КСП. Это костровые песни, они поются для себя.

— Но для других-то тоже надо петь, — слабо возражала Оля.

А я соглашался то с ней, то с Игорем, но чаще с Игорем, потому что он знал, что такое КСП, а мы не знали.

	Славный парень Игорёк. Он не низок, не высок. Игорь вышел из МИСИСа — Там ищи его исток. Игорь — истинный мисист: Он изрядный гитарист И, Отечеству на славу, Бородат, красив, мясист. Утром, с чаю разомлев, Он шагает в ЛНФ. Продуцирует идеи, Изучив мельком физрев.	На реакторе сидит, В осциллографы глядит. Изучает что — не знает, Если знает — то молчит. В воскресение оне Отдыхают не в Дубне. Возвращаются во вторник, Всем довольные вполне. Если стала жизнь горька, Посмотри на Игорька — И твою улыбку примет Самый строгий ОТК*.
* Комментарий Можно петь как песню, на мотив советского шлягера шестидесятых годов "Подмосковный городок, липы жёлтые в кружок..." А можно петь просто так, без всякого мотива, просто от души.

“Немного музыки в холодной воде”

Традиционно слеты московского клуба устраивались подальше от столицы, чтобы отбить охоту у празднолюбопытных и усложнить задачу “хвостов”, не приглашенных на слет. Происходило это так. До самого последнего момента место слета хранилось в секрете. Люди садились в электричку, заказанную клубом, и ехали без остановок в неизвестном направлении. Затем следовал пеший переход до поляны в лесу. Ставились палатки, строились сцены, ходили люди с повязками из групп “охраны леса” и “охраны порядка”, следившие за тем, чтобы не рубили деревья сверх меры, а вокруг уже разжигались костры и начинающие барды брали в руки гитары...

Мы получили пригласительные билеты через московских друзей Игоря Сашина. Рано утром у Белорусского вокзала колыхалась толпа. Первая электричка уже неслась к месту слета.

Чтобы заполнить анкету, пришлось придумывать название клуба. Раньше мы об этом как-то не подумали. Валера предложил “Чармони”. Мне оно показалось слащавым, Игорь Сашин только хехекнул, Серёжа Тихонов двусмысленно улыбнулся, а остальные, не знакомые близко с физикой элементарных частиц, уважительно промолчали. Я предложил “Пропагатор” — тоже физический термин, который не устроил одинаково всех, за исключением Валеры Иванова, которому он был просто отвратителен, потому что напоминал “пропаганду”. Поэтому, видимо, на нём и остановились — чтобы больше потом никогда об этом названии не вспоминать.

Последовал сигнал погружаться в электричку, и толпа, большое неуклюжее животное, пришла в движение: мы как единое целое стали медленно перемещаться к железнодорожным путям.

Когда проезжали Можайск, с перрона донеслось мощное: “Ур-р-ра-а!!! Урр-а-а-а!!!”. Это кричали хвосты, выехавшие вслед за первой электричкой: они радовались тому, что угадали направление.

Слёт проходил на самой границе Московской области. От станции Дровнино пришлось пройти еще 12 километров лесом, в том числе по заболоченным местам. Даже для бывалых каэспешников это было значительным расстоянием.

Едва добрались до поляны, пошёл дождь. Это небесное явление сопровождало нас все три дня. За ночь палатка подтекла, надувные матрасы сдулись, и утром мы проснулись в луже. Девочки решили, что с них достаточно, и отправились домой. С ними ушёл Валера, а мы, оставшись чисто мужской компанией, выгребли воду, окопали палатку, высушили спальники.

И тут снова пошёл дождь. Мы закрыли палатку наглухо, приняли и запели. Снаружи стали спрашивать: кто так хорошо поёт? — и мы стали звать к себе в гости. Первой была гостья из Кишинёва; мы ей сходу предложили глоток спирта от простуды, а она призналась, что только что впервые в жизни попробовала водку.

Вторым заглянул Боря Бурда из Одессы. Мы выслушали его квазинаучные песни и пригласили на осенний конкурс. У меня остался снимок: мы уходим, кругом грязища, а Боря сидит на клочке полиэтилена и поёт нам вслед свои песни. Я послал ему фотографию в Одессу. Борис Оскарович откликнулся письмом следующего содержания: “Привет, дубняки! Хорош я на фотографии! Похож на фрица в Сталинградском котле...”

Когда мы уходили, травы на поляне не было: всё превратилось в грязь. Репортаж о слёте в “Московском комсомольце” потом так и назывался: “Немного музыки в холодной воде”.

Вот приедет Игорь…

После осеннего слёта туристов, на котором мы показали себя, наконец, как настоящий песенный клуб, и нам даже завидовали, Игорь отбыл в родовое поместье (близ Савёлово). Его собака в сентябре должна была ощениться, и Игорь уехал принимать роды.

Валера на какое-то время снова стал гитаристом № 1. Серёжа Ракитянский, недовольно:

— А вот при Игоре не так было...

— А вот при Рюрике...

Свой автор

Приближался октябрь, а вместе с ним — конкурс самодеятельной песни в Дубне. Надо было не ударить в грязь лицом. Во-первых, в организации конкурса. Думаю, без Оли Афониной вряд ли это было бы возможно. Во-вторых, надо было выступить и самим. К этому времени стараниями Ольги и нашими общими стараниями мы научились петь в унисон и раскладывать на голоса и пели уже довольно сносно, но Оля Афонина не уставала повторять, что можно ещё лучше, это не потолок, надо только постараться, и мы старались, а Игорь, несмотря на все наши старания, оставался недоволен. Ему не нравилось, что у нас нет своего автора. КСП, внушительно говорил он, должно быть авторским. Иначе это не КСП,

Тогда-то мы и услышали о Мише Брусине. Друг Игоря, выпускник МИФИ, участник хора МИФИ и прочая и прочая, Миша прописан был в Дубне, но работал в Протвино, появлялся в Дубне наездами и, как человек от природы общительный, каждый свой приезд отмечал дружеским гульбарием. У Миши, сказал Игорь, уже есть авторская песня собственного сочинения. Чтобы мы составили представление о Мише, Игорь показал нам его фотографии и насвистел припев песни. Песня оказалась лирическая ("Оторвав листок календаря"), мелодичная, а припев был цитатой из "Времён года" Петра Ильича Чайковского, которого Миша очень любил. Через некоторое время Брусин приехал в Дубну, и Игорь привёл его к нам, чтобы мы увидели, как он выглядит по-настоящему.

Предложение выступить на конкурсе со своей песней от имени нашего клуба, потому что у нас нет своего автора, показалась Мише разумным, но он тут же заметил, что выступить со своей песней не сможет, потому что уже выступал с ней в прошлом году. Тогда Игорь сказал, что Миша должен написать ещё одну свою песню. Миша сел писать... и закончил только к концу второго отделения, хотя его два раза объявляли в первом.

Игорь вышел с Мишей на сцену и держал листок с текстом только что законченной песни у Миши перед глазами, но потом счёл своё поведение вызывающим, приклеил скотчем листок к микрофону и ушёл за кулисы. Пару раз Миша, не разобрав слова, останавливал пение и, прищуриваясь, наклонялся к тексту:

— Извините, товарищи, не успел выучить: только что написал...

Публика воспринимала его признание как заранее подготовленный экспромт и одобрительно хлопала.

Первое место взяла Наташа Дудкина из Калуги. Своей "Песней маленького барда" приз зрительских симпатий завоевал Боря Бурда.

Шестикустье

Совет начинающему барду: "Если вы хотите, чтобы ваши песни пелись у костра — пойти их у костра".

Мы ещё успели сходить на так называемое "Шестикустье". Шестикустьем назывался слёт шести "кустов" мосювского КСП: "Феня", "Рэкс", "Новослободский", "Разгуляй", "Лефортово" и "Калужский"; может быть, они собираются и до сих пор.

Готовились мы к слёту целый месяц, и вдруг выясняется, что Игоря и Мишу Брусина приглашают на военные сборы. Валера вспомнил студенческий приём: если закапать в нос канцелярского клею, то начинается такой насморк, что любой терапевт не задумываясь выписывает бюллетень. Миша так и сделал, а Игорь не стал.

Я приготовил для Игоря справку с институтской печатью. Начиналась она солидно: "Настоящая справка дана в том, что Сашин Игорь Леонидович действительно едет на слёт...". Игорь прочитал начало, обрадовался, потом взгляд его скользнул по фразе: "Дана для представления оной в горвоенкомат" — и тут, как он выразился, у него разом всё опустилось.

Вот почему мы собирались без Игоря. А под утро приходит очень решительно настроенный Игорёк, что-то непонятное говорит себе под нос, и наконец мы слышим:

— Пусть они со мной делают, что хотят, а я поеду!

Все с облегчением вдохнули, а Миша прослезился, и на таком душевном подъёме мы выехали на Шестикустье. Тогда в стране были перебои с яйцами, и у нас по этому случаю был плакат: "Яйца прочь от Советской России!". У Миши в запасе были три новые песни, две хорошие, а одна с выходом за пределы нетабуированной лексики. Одну из них он поёт до сих пор, в ней есть две замечательные фразы: "Здравствуйте, товарищи бояре" и "Мы ещё своё возьмём с Николаем". Николай, о котором упоминалось в песне, сидел среди зрителей и в нужные моменты кивал: конечно, возьмём.

"Поющее Нечерноземье"

XXV слёт Московского клуба самодеятельной песни был юбилейным и ... последним. Организовано было всё с размахом, работало телевидение, но фильм так и не появился на экранах — во всяком случае, на экранах, о которых принято говорить. Власти в то время были сильно напуганы польской "Солидарностью". В многотысячных сборищах людей, поющих песни не всегда выверенного идеологического содержания, они видели угрозу советскому образу жизни и социалистическому строю.

На Шестикустье мы назывались "Оияйцами", а на XXV Московском слёте позволили себе вообще обойтись без названия, потому что добирались "хвостами". И только к лету я, наконец, придумал название, которое, возможно, устроило бы всех: "Поющее Нечерноземье". Но к этому времени клуб наш, и до того трещавший по швам, прекратил существование. А Оля Афонина в ДК уже создавала новый.

А. А. Расторгуев