А. А. Расторгуев

Полуночник Богорад

Вот он звонит секретарю директора:

— Алё, Валюша? Ты видела мою записку? Извини, что я с тобой так прообщался… как известные герои Пушкина… Через дупло, ха-ха-ха!

И уже спешит дальше: вот он уже за проходной Института, вот он уже, посматривая на шагомер, вынутый им из кармана, снова трамбует своими кроссовками на босу ногу улицу МИРЭА. Весело, беззаботно, легко — наполовину всё ещё двадцатипятилетний Дубровский, наполовину снова уже сорокапятилетний Богорад.

А вот, извольте видеть, Богорад, опоздав на два часа на собственный семинар, поднимается на второй этаж филиала МИРЭА. В конце коридора несколько студенток стоят у запертой аудитории и точат лясы. Они по опыту знают, что, подождав как следует, можно получить вознаграждение в виде текущей пятёрки — без всякого ответа. Вооружённый ключом от аудитории, Богорад крадётся к ним сзади. Поскольку компания чисто девичья, разговоры идут чрезвычайно простые и вполне откровенные, и Богорад, тихо посмеиваясь, подкрадывается как фавн, предвкушающий удовольствие…

Вот Богорад снова на работе: сидит в кресле, окружённый богинями вдохновения, которые порхают вокруг него. Три из них порождены его воображением и остаются там же, не находя воплощения в реальности, на долю четвёртой, приручённой однажды и вышколенной за несколько лет, выпадает основная работа. Со стороны может показаться, что Богорад вообще ничего не делает. Так, кажется, работает вся творческая интеллигенция. Ведь каждый настоящий учёный — это, пусть небольшая, но настоящая фабрика идей. А таинство рождения новых идей до сих пор не раскрыто. Зато когда Богорад садится за клавиатуру компьютера, тогда всё ясно: тогда он просто играет в “Тетрис”.

— Богорад, вы турок, — говорит ему богиня вдохновения Таня.

— А ты настоящая женщина, — важно отвечает ей Богорад.

— Турок и хронофаг, — добавляет Таня вторым сопрано.

— Ха! — сварливо произносит Богорад. — Почему ты мне раньше об этом не говорила?

— Я вам говорила, — кротко отвечает Таня. — Вы меня не слушаете.

— Я не могу слушать всякие глупости. Сколько кусков положила?

— Ноль.

— Правильно.

— Богорад, вам звонила Алёна, — напоминает Таня после первой чашки. — Она хотела вас видеть. Слышите, Богорад! Позвоните Алёне.

— Она не меня хотела видеть.

— А кого же?

— Она хотела видеть принца. Который женится на ней и осчастливит её на всю жизнь.

— А вы, значит, не принц.

— Я был когда-то принцем. Теперь я женат, — меланхолически отвечает Богорад.

Алёна, у которой кончилась смена, появляется сама, прямо под занавес. И хотя чаю уже не подают, она тут же бухается в кресло. И Богорад, обретя новый источник вдохновения, вспоминает, что он депутат, и начинает рассказывать о том, как сегодня на сессии горсовета утверждали начальника ЗАГСа:

— 300 рублей! Я бы тоже не отказался! Под Мендельсона! Представляешь, — говорит он, обращаясь к Алёне, сексуально топорща усы, отчего та сидит вся наэлектризованная и уже заранее хохочет, — ты приходишь, а я тебя чмок в щёчку, и триста рублей, ха-ха-ха!

Когда он в таком состоянии, вокруг него можно расставлять бутылки с водой, и все они зарядятся энергией, а в некоторых, может быть, даже зародится жизнь.

Входит юноша преклонных лет.

— А вот и принц, — объявляет Богорад.

Принц, который давно поделён, произносит приветливо и немного напыщенно:

— Проходил мимо, решил заглянуть на огонёк, чтобы засвидетельствовать вам своё вечернее почтение.

— А утреннее? — строго спрашивает Таня.

— Что “утреннее”?

— Ты зашёл к нам засвидетельствовать своё вечернее почтение, а утреннее? — втолковывает ему Таня.

— А свидетельствовать своё утреннее почтение — это прерогатива мужей.

Богорад, который сам муж, на прерогативы которого никто не посягает, довольно хохочет. Впрочем, тут мы вторгаемся в сферы, освещать которые чувствуем себя не вправе.

Через час Таня в очередной раз спрашивает:

— Богорад, вы идёте домой?

Она уже стоит у двери с ключом наготове, строгая как геометрическое доказательство. Городские часы на площади Мира давно пробили полночь, и богиня вдохновения превратилась в одну из тех древнегреческих фурий, которые всю жизнь преследуют человека, заставляя его совершать поступки предначертанные судьбой.

— Сейчас, — отвечает ей Богорад. И так несколько раз. Он не может идти домой: он сейчас в самом ударе.

— Турок и хронофаг, — следует безжалостный приговор. — Пожиратель времени.

Бог знает, что у них там происходит по дороге домой, мы — нет. Будем считать, что они любят друг друга духовно, на уровне идей, как Чарльз Бэббидж и Ада Лавлейс. Но и в такой любви случаются свои размолвки и разногласия. На следующий день Богорад просыпается, чувствуя себя разбитым. Всё утро он торчит дома, занимаясь реставрацией своего “Я”. В первую очередь он лезет в душ, бреется, втирает крем после бритья и вообще приводит в порядок свой потрёпанный манипулятор. Напяливает на себя скафандр, как он называет верхнюю одежду. Приводит в порядок свои растрёпанные чувства. И когда из кусочков удаётся склеить нечто цельное, в обновлённом виде отправляется на работу.

К вечеру мы видим его на привычном месте.

— Богорад, — подкрадывается к нему богиня вдохновения. — Богорад. Ну почему вы сегодня такой?

— Какой? — ненатуральным голосом спрашивает Богорад.

— Не такой.

— Это ты не такая, — с обидой отвечает Богорад.

— Неправда, — тихо говорит Таня. — Я такая, как всегда…

Богорад молчит.

— Богорад... Ну не будьте таким. Я не могу, когда вы такой.

В образовавшуюся акустическую брешь вторгается Ворчун Виталий:

— Богорад, ты в МИРЭА собираешься? — ворчит он.

Для тех, кто его не знает, но собирается ему подражать: это сухощавый человек с остатками военной выправки, отменный рассказчик, не без язвительности, в быту скромен и непритязателен, костяк коллектива. Охотно рассказывает армейские истории, очень смешные, но больше всего дорожит воспоминаниями о военном училище, когда они, молодые курсанты, пользуясь увольнениями, в пятидесятых годах ходили бить пижонов, потому что слова “стиляга” тогда ещё не существовало.

Богорад молчит, погружённый в себя. Он в очередной раз переживает пережитое. Наконец, наступает излечение, и он снова слышит своего коллегу. Он по-прежнему сидит в кресле и теперь снова в фокусе.

— Сейчас по дороге лося встретил, — рассказывает Виталий. — Прямо у переезда. Он вслед за мной в перелесок вошёл.

— В институт собрался.

— Вы мне не верите? Честное офицерское!

— Мы тебе верим, Виталий, — нежно уверяет его Богорад.

— Я на всякий случай за дерево спрятался, — хихикнул Виталий. — Ну его, думаю…

— Само собой, — кивает Богорад. — Весна, идёт одинокий лось, рога ещё не сбросил, намерения его не ясны…

— Виталию Александровичу хорошо, — вздыхает Таня. — Его за деревом не видно…

Эти драгоценные часы, когда они, труженики ночи, словно мотыльки собираются к нему на огонёк, и он их всех угощает чаем.

— Садитесь с нами чай пить, Виталий Александрович, — приглашает Таня.

— Чем это вы меня тут хотите опоить, Таня? — довольный, спрашивает Ворчун Виталий.

— Это травка такая, — голосом Братца Кролика из сказки отвечает Таня. — Это хорошая травка, не бойтесь. Все её пили, и ничего не случилось, а одна студентка даже нормально родила.

— От травки? — выпучив глаза, восклицает Богорад. И, довольный собой, хохочет.

— Вам в чашку или в пиалу, Виталий Александрович? — спрашивает Таня.

— Налейте мне, Таня, в стаканец, — потирая руки, отвечает Виталий Александрович.

— Смотри, — торжественно говорит Богорад. — Я тебе ещё не показывал? — Он пробегает пухлыми пальцами по клавиатуре, экран гаснет и тут же обновляется, демонстрируя рюмку, плавно скользящую на голубом фоне от одного края экрана к другому. Рюмка отражается от правого края и плывёт в обратную сторону. — Студенты сделали!

— Ты им задай, чтобы две рюмки было, — подсказывает, оживившись, Виталий Александрович. — А ещё лучше, если это будут стаканцы. Знаешь, какие раньше были — гранёные, по сто грамм…

Мы встречаем их всех вместе месяц спустя. Богорад всё тот же. Таня всё та же. Комната всё та же. Богорад пишет деловые письма. И всё те же гости, труженики ночи, появляются один за другим.

— Богорад, — ворчит Виталий. — Ты видел мою записку? Ты должен написать статью в журнал. Я тебя уже ангажировал. Ты слышишь меня, или нет?

Богорад сосредоточенно молчит, продолжая работать над письмами. В наступившей тишине отчётливо слышатся какие-то строго размеренные звуки, похожие на шаги неотвратимо надвигающегося будущего.

— Что это? — спрашивает Таня.

— Бомба, — плотоядно улыбаясь, отвечает Виталий Александрович. — Сейчас рванёт. Десять, девять… Я, пожалуй, отсяду...

— Я успею написать статью? — уточняет Богорад. И, довольный собой, хохочет. Сверчок внезапно смолкает, прислушиваясь, о чём говорят в комнате.

Входит юноша преклонных лет.

— Как дела? — уныло спрашивает он.

— Лучше всех!

— Так держать, — уныло говорит он.

Входит ещё группа лиц, и когда ячейка, в которой сидит Богорад, близка к переполнению, входит неизменная Алёна, у которой только что закончилась смена.

— Поздравьте меня. Выхожу на диплом. Завтра защита, — сообщает она.

— Завтра и поздравим, — обещает Богорад.

— Станешь человеком.

— С высшим образованием! — хвастается Алёна.

— А была букашечкой…

Каждый считает своим долгом что-нибудь выдать на заданную тему, некоторые ухитряются дважды. В этой пёстрой компании Алёна чувствует себя совершенно свободно. Но реплики следуют друг за другом слишком часто, и она едва успевает обновлять улыбку.

— А тебе ещё нет восемнадцати? — притворно удивляется Богорад.

— Было уже!

— Странный вопрос! Тогда вкладывай их в недвижимость. Придут воры, захотят что-нибудь своровать — тыр-пыр… Недвижимость, ха-ха-ха!

— Богорад, перестаньте так смотреть на Алёну. У каждой женщины есть грудь.

Богорад хохочет.

— Таня, ты требуешь невозможного. Богорада по определению нельзя оторвать от женской груди.

— Тут ты ошибаешься, — важно возражает Богорад. — Мне было три года, когда меня оторвали от материнской груди… Вот тогда я впервые понял, что такое женское коварство!

Мы бросаем последний взгляд на этого человека, когда он стоит на остановке, ожидая автобуса.

— Вот в чём прелесть преподавательской работы, — доверительно сообщает Богорад. — Хорошенькие девушки при встрече тебе улыбаются.

— Конечно! Они смотрят на тебя и думают: вот стоит большой учёный!

— Ха-ха-ха!

— А на самом деле…

— Ха-ха-ха!